над плетнём, схватившись одной рукой за калитку, а другой за грудь, и медленно оседала на землю. Ада тут же подскочила к старушке.

– Баба Дуня, здравствуйте! Что с вами? Вам плохо?

– Ой, доченька, плохо, плохо…

– Давайте я вас в дом провожу, скорую вызову сбегаю?

– Спасибо, милая, помоги, ой, мочи нет… Жжёт как, вот здесь, в груди, огонь горит… И прихватило как резко, нерву зажало что ли…

Но Ада, вдруг, словно насквозь, увидела грудь старушки и поняла – это сердце. Мышечный мешочек, размером чуть больше старушкиного кулака, пульсировал и пытался изо всех сил протолкнуть кровяной сгусточек, что встал в одном из сосудов-трубочек и перекрыл ток крови. Но ему не хватало сил, сосуд был узеньким, каким-то шершавым изнутри, покрытым чем-то жёлтым, словно старая канализационная труба ржавчиной. Кровяной сгусток зацепился, осел на этой «ржавчине» и не мог пройти. Часть сердца, которую питал этот сосуд, выключилась из работы и начинала отмирать.

Ада подхватила бабу Дуню под ручку и повела в избу. Там она уложила старушку на тахту и стянула с неё калоши.

– Времени нет, скорая не успеет приехать из города, – судорожно думала Ада, – Что же делать?

– Ой, детонька, что-то мне совсем плохо, помираю я, – застонала баба Дуня, – Ой, сердце это болит, чую, а не нерва. Конец мой пришёл, видать.

– Да вы что такое говорите, баба Дуня, вам ещё жить да жить! – залепетала Ада, соображая как ей помочь старушке, – Может корвалолу накапать? Да нет же, толку от него никакого не будет.

И тут, впервые после того страшного момента, когда она держала на руках своего утонувшего братишку, вновь понеслись в её голове с бешеной скоростью незнакомые слова, а губы сами принялись шептать их вслух.

– Что ты говоришь, милая? – с трудом вымолвила баба Дуня, лицо её покрылось испариной, губы и кончик носа посинели, лицо же было белее простыни, – Молитву что ли читаешь? Это хорошо, хорошо. Помолись обо мне, дочка. И когда я умру, тоже молись. Да детям моим вот что передай…

Баба Дуня вдруг замолчала и откинула голову на подушку.

– Умерла? – похолодела Ада, но губы настойчиво продолжали твердить слова, как заученный до дыр стишок из школьной программы.

Она коснулась кончиками пальцев прикрытых век бабы Дуни, чуть прижала их, затем перешла на грудь и положила ладони на то место, где находится сердце.

– Тик-так, тик-так, – тикали на стене ходики, отмеряя земное время. Полосатый Васька подошёл к дивану, встревожено замяукал, забегал кругами.

– Нет, нет, баба Дуня, живи! – выкрикнула в отчаянии Ада, и в этот момент баба Дуня сделала глубокий вдох, и, широко открыв глаза, села резко на диване. Васька тут же запрыгнул хозяйке на руки, замурлыкал громко и раскатисто, принялся тереться широкой мордочкой-репкой о её влажные ладони.

– Ох, дочка, нешто задремала я?

И тут же, опомнившись, прижала уголочек платка ко рту:

– Адушка, а ведь я помирала…

– Да нет же, баб Дунь! – радостно обняла её Ада, – Просто немножко прихватило вас.

– Не-не-не, дочка, помирала я, точно знаю.

И словно спохватившись, глянула испуганно и в то же время счастливо на Аду:

– А ведь это ты спасла меня…

– Да вы что, баба Дуня, какой из меня спасатель, я школьница, даже не медсестра, и уж тем более не врач.

– Нет, девонька, это ты меня вытащила с того свету. Ведь я уже Митяя, мужа свово покойного, увидала, и он руки ко мне тянул, краси-и-и-вый такой, молодой. И я пошла уже. Как вижу вдруг тебя, ты мне пальцем погрозила и показала на тропинку какую-то. Мол, туда тебе надо. Я сама не знаю почему, но послушала тебя. Свернула на тропку-то. Пошла по ней и дошла до оврага. А в том овраге дна-то и нет, а вместо дна небо голубое. И сверху небо, над оврагом, и внизу тоже небо. Всё голубым-голубо. Тут ты меня за руку схватила, да как дёрнешь, и полетели мы вместе в тот овраг, в эту синь бездонную. И тут я и очнулась.

Ада ничего не ответила, сидела молча. После спохватилась:

– Ой, мне домой надо, баба Дуня, меня дедушка, небось, потерял уже!

– Беги, беги, милая. Мне совсем уже хорошо стало. Всё прошло, как рукой сняло.

Баба Дуня перекрестила Аду вослед, и, улыбнувшись, легла поудобнее на тахте, не переставая гладить кота Ваську, привалившегося к хозяйке тёплым шерстяным боком.

***

А вечером, когда уже опустились осенние сумерки, и за окном затянул протяжный дождь, в сенцах постучали. Дед открыл дверь, и на пороге показалась баба Дуня с корзиной. Тут же комнату заполнил аромат свежей выпечки. Баба Дуня, румяная от холодного ветра и весёлая (словно и не она помирала четыре часа назад), водрузила корзинку на стол, откинула полотенце, и взору ничего не понимающих Ады и деда предстали кругленькие, горяченькие, поджаристые пирожки. Они источали такой дух, что у Ады свело живот, хотя они вот только поужинали с дедом квашеной капустой с картошечкой да салом.

– А это тебе, доченька, за то, что ты мне жизнь спасла!

При этих словах дед бросил на внучку странный, полный тревоги, взгляд, а Ада, смутившись, опустила глаза и покраснела. Она попыталась, было, что-то возразить, но баба Дуня тут же пресекла все попытки, подняв вверх руку.

– Нет, нет, и не спорь. Ты, деточка, Богом, видать, поцелованная. Дар у неё, Павел. Береги свою внучку, особенная она, вот что я тебе скажу. Ну, я пошла, а вы ешьте. Тут и с капустой есть, и с повидлом пирожки. Ешьте.

После того, как баба Дуня ушла, дед долго молчал, а потом завёл разговор:

– Я тогда ещё заметил, и всё понял, когда беда эта стряслась. Как услышал, что ты шепчешь над Артёмкой, так и остолбенел. Надеялся, что показалось, а теперь убедился, что нет. Дар у тебя, Ада. Достался он тебе от деда моего, а твоего прадеда. Тот знающим был, так говорили раньше. Многим жизнь спас. И тоже вот не травами, не мазями лечил, а словами. Что он говорил, на каком языке, никто не знал, да он и сам, пожалуй, не ведал того. Хоть и просил он никому не рассказывать о своём умении, да молва людская она далеко бежит. Ехали к нему люди отовсюду, но он принимал только самых тяжёлых. Других отправлял к бабкам. Говорил, мол, тут дел на кроху. Не думал я, что кому-то ещё в нашем роду достанется сила. Да тем паче девке. А оно, вишь, как обернулось. Что ж, внученька, ты о том, что умеешь никому не болтай зазря. Потому как дар он один не даётся, всегда за ним следом противостоянье идёт. Тяжёлая это ноша. В народе говорят – плата. Есть силы, которые, ой как не любят, когда добро человек творит, а тут такие масштабы.

***

Ночью Аде не спалось, она лежала, глядя, как на стене качается тень от берёзы, что росла в палисаднике под окнами. Свет фонаря освещал её висячие ветви, и тень от них падала на крашеные голубой краской брёвна, создавая причудливые очертания. Аде казалось, что это длинные, тонкие пальцы, которые скребут по стене, шарят, пытаются нащупать, отыскать что-то или кого-то в потёмках… И тут Ада внезапно поняла, что ей не кажется. Эти, тянущиеся по потолку тени, и были пальцами, корявыми, чёрными, липкими. Они шарили по стенам и подбирались всё ближе к кровати, на которой лежала Ада. Девочка вжалась в матрас и натянула на голову одеяло, дикий страх охватил её. Она старалась не дышать, быть может тогда пальцы не найдут её. Но уже через секунду она ощутила, как вокруг неё обвились ледяные щупальца и услышала тихий, скребущий шёпот:

– Жертву-у-у-у…

Ада закричала во всю силу лёгких, и в комнату за печью прибежал дед. Он включил свет, и зловещие страшные пальцы тут же пропали,